Профессор Валерий Самуилович Рабинович (статья написана в октябре 1999 года)

Осень 1989 года. Улица, которая называлась не Данилы Зверева, а Голощекина. Первая осень нашего СУНЦа, который тогда еще не назывался СУНЦем, а представлял собой лицейские классы школы-интерната № 19. Три десятых и один одиннадцатый. И всего два преподавателя-словесника. Вернее, вначале один, а два — с конца сентября или с начала октября, когда на вакантные часы в естественнонаучном классе пришел автор этих строк, тогда 24-летний недавний выпускник филологического факультета университета, почти без педагогического опыта, по сути — «кот в мешке». В тот год и начала складываться система филологического образования в Лицее.

Итак, самый конец 80-х, на дворе — знаменитая «перестройка», старая модель преподавания литературы (изучают только 8 авторов: М. Горького, В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина, А. Фадеева, Н. Островского, М. Шолохова, А. Твардовского). И мы — на ходу, часто имея дни на раздумье, вводили в программу новых авторов. Перестройка набирала обороты, — в «толстых» журналах появлялись все новые и новые прежде запрещенные произведения, прямо из журналов они «перекочевывали» в класс. А потом уже получилось так, что многое из того, что тогда вошло в наши курсы литературы, 5–6 лет спустя вошло во всевозможные базисные планы — как обязательное для изучения. А тогда — мы упивались свободой, мало думая о бренной материи. Честно говоря — я не помню, сколько я в первые годы работы в СУНЦ зарабатывал. Мне это не было интересно. Теперь понимаешь, что все мы — и педагоги, и ученики, и даже начальство — находились тогда в состоянии легкого недоедания, но об этом не думали.

Я до сих пор с ностальгией вспоминаю свои зачеты того времени — когда полуголодные лицеисты сидели, случалось, и до 10 вечера, и каждый хотел сказать больше, высказать себя, поспорить со мной, а потом мы вместе ехали по домам в нашем родном 14-м автобусе, а рядом оживленно беседовали о всевозможных, по большей части нематериальных, материях другие лицеисты, «припозднившиеся» в кабинете другого педагога. Чем жили? Наверное — «святым духом» и надеждами на грядущую светлую жизнь в грядущей обновленной демократической России. И ощущением того, что мы эту жизнь строим.

Хотелось бы здесь назвать два имени тех, чей вклад в развитие филологического образования в нашем Лицее я считаю особенно важным. Во-первых, это — светлой памяти Михаил Аронович Вербук. Он не был преподавателем литературы — хотя некогда, кстати, окончил филологический факультет нашего университета. Он был одним из руководителей Лицея. Человек уже в возрасте, фронтовик, в конце 80-х загорелся идеей воспитания нового поколения не идеологизированного, не «зашоренного», открытого мировой культуре, живущего не по моральному кодексу строителя коммунизма, а в соответствии с общечеловеческими ценностями (наверное, потому он так горячо поддерживал идею введения во всех лицейских классах курса зарубежной литературы).

Наш Лицей стал его «лебединой песней». И особую роль для него играло гуманитарное образование в Лицее. Он с самого начала очень хорошо понимал опасность «технократизации» нашего учебного заведения, отсюда его особое внимание к нам, гуманитариям. Он и подбирал кадры. По какому принципу? Наверное — доверяясь своему человеческому чутью. Он мог проигнорировать отсутствие опыта, отсутствие «прежних заслуг» и весомых рекомендаций. Мне кажется, ему важнее было ощутить, что перед ним — носитель того сплава человеческих качеств, присутствие которого позволяет сказать: это интеллигентный человек. То есть — мягкий, терпимый, уважающий чужое мнение, открытый новому знанию, ну и еще — элементарно порядочный, с чувством ответственности. Михаил Аронович понимал — профессионализм приложится; достойный курс такой человек разработает «с колес», прямо по ходу работы, он будет воспитывать не только своими знаниями, но и своей личностью.

Михаил Аронович искал таких людей, убеждал приходить в Лицей, случалось — переманивал. А дальше уже, позволяя работать по существу свободно, творчески, Михаил Аронович отводил себе роль «пожилого прагматика», который периодически ненавязчиво «приземлял» череcчур романтичных педагогов, напоминая о реалиях бытия. И еще он воспитывал нас творчеством. Нашим собственным творчеством. Я помню, как он предложил мне, проработавшему тогда в Лицее всего год, написать книгу: тексты своих лекций с методическим обоснованием. Для учителей других учебных заведений. Я по себе понял — ставшее напечатанным слово окрыляет его автора. И в роли заведующего филологической кафедрой стараюсь поддерживать работу наших «словесников» над собственными книгами. Светлой памяти Михаил Аронович Вербук, спасибо вам!

Другое имя, которое я хотел назвать, — Татьяна Васильевна Лопатина, ныне, к сожалению, в Лицее не работающая. Она и есть — тот самый первый «словесник» Лицея, встретивший в наших стенах 1 сентября 1989 года. Она во многом заложила основу нынешнего стиля работы лицейских филологов. Я всегда ощущал подсознательное отталкивание от некоторых традиционных школьных схем общения с учениками. Мне и сейчас трудно понять, как можно оценить по 5-балльной шкале постижение художественного текста, как можно количественно измерить открытие учеником для самого себя Пушкина, Пастернака, апеллируя к чисто «желудочному» страху перед двойкой, перед испорченным аттестатом. Татьяна Васильевна Лопатина обучала почти без оценок, вернее — без баллов; она оценивала словами, сораздумьями, соразмышленьями с учеником. Ее ученики не знали, отлично, хорошо или удовлетворительно они открывали для себя русскую литературу, просто на их раздумья она отвечала своими, отнюдь не претендующими на какую-то высшую истинность, но дающими новый ракурс виденья. Ее не боялись — и при этом учились. И я, а вслед за мной вновь приходящие на работу «словесники» видели — наша мечта о преподавании литературы без насилия осуществима, и это во многом определяло и наш стиль работы.

Конечно, новые реалии лицейской жизни последних лет заставляют нас кое в чем от этого стиля отходить. В самом деле, 740 учеников — это не 100 (первый год жизни Лицея), и даже не 175 (2-й год), и даже не 300 (З-й год). Ужесточение ситуации с поступлением в вузы также порой ориентирует нас на жесткую дрессировку учеников! Получается, что так, как работала Татьяна Васильевна Лопатина, в сегодняшнем Лицее работать едва ли возможно. Мечта, казавшаяся осуществимой, вновь упорхнула из сферы реальности в сферу утопии. Но неотъемлемой частью того самого знаменитого «лицейского духа» стал стиль Татьяны Васильевны Лопатиной — который незримо определяет в главном работу филологов сегодняшнего Лицея.

Вот так мы работали в первые годы — часто спонтанно, часто — без долгосрочной программы действий, «с листа». А программы и концепции рождались потом — как оформление того, что уже существовало в живом учительском слове, в головах и душах учеников. «И странным виденьем грядущей поры / Вставало в дали все пришедшее после...»